Оказывается, листопад может быть громким. Сидишь себе в беседке посреди яблоневого сада, а вокруг падают редкие листья с таким звуком, как-будто кто-то в темноте делает редкие шаги крадущейся походкой, время от времени наступая на что-то сухое и хрусткое. И шуршание это раздается то совсем рядом, то вдалеке, словно весь сад наполнен какими-то таинственными существами, которые занимаются своими, никому неведомыми, а потому ужасно важными и таинственными делами.
А там, за границами круга света от небольшой лампы, по всему саду идет медленный танец умирающей листвы вокруг засыпающих деревьев. В природе всегда происходит именно так: кто-то менее значимый умирает, осыпаясь праздничной шелухой с кого-то более важного, засыпающего на время.
Прекрасный танец смерти и сна. Вальс.

****

Серое небо. Лязг. Грохот траков. Треск очередей и звон сминающихся о броню кусочков металла. Черные клубы дыма над горящей «бехой». Широко открытые глаза водилы, смотрящие куда-то в сторону от огня. Глаза, смотрящие с головы, отрезанной прилетевшим из ниоткуда куском металла.
Мелкий окоп, обложенный булыжниками. Мокрый от пота, просоленный «камок». Тяжелый автомат в негнущихся руках. Страх. Судорожные движения. Пульсом в ничего не слышащих от разрывов ушах: «Жить! Жить! Жить!»
Чреда разрывов. Свист вспарываемого воздуха. Кровавый тюльпан раны на плече. Второй над виском. Беззвучное падение.
Танец, в котором смерть приглашает кавалеров.

***

Вы когда-нибудь видели, как роса блестит в свете звезд? Едва ли многие из вас обращали внимание на это маленькое, но бесконечно прекрасное чудо, которого не увидишь ни в городах, ни в их окрестностях.
Небо глубокое-глубокое, такое, что видно его черное дно с россыпью разноцветных звезд самого разного размера.
Как? Вы не знали, что звезды — разноцветные? Значит, вы не видели настоящего ночного неба.
Мириады белых, красных, пронзительно голубых и солнечно-желтых огоньков отражаются в серебристо-седых волнах плакучих полевых трав, согнувшихся под тяжестью крупных и таких же холодных, как звезды, шариков осенней росы. В такие ночи кажется, что привычный мир исчез, а вокруг простирается панорама какой-то иной реальности, оставшейся за границами рассказанных в детстве сказок.
Если лечь на землю и присмотреться к отдельному крупному шарику росы, то можно увидеть в нем целую вселенную, которую изредка пересекает огненная нить отразившегося метеора — умирающего странника бескрайних просторов, где нет ни дорог, ни направлений.
Яркое и стремительное «па» в танце смерти.

***

Поляна в ночном лесу. Большой костер, почти не дающий дыма. Фигуры в длинных темных одеждах. Кровавые отблески пламени на лезвиях ножей. Монотонный речитатив на незнакомом языке, перемежающийся возгласами. Темп нарастает. Незнакомая речь отдается толчками в животе, давит на барабанные перепонки. Фигуры резко склоняются над чем-то, лежащим у самого огня. Высокий вой, почти визг, быстро сменяющийся хрипом, который тоже быстро замолкает. Тишина, прерывающаяся короткими скребущими звуками.
Танец смерти, в котором приглашают кавалеры.

***

Однажды, смывая в болотной воде кровь с рук, четырнадцатилетний парнишка вдруг понял, что только что убивал живых существ, и делал это просто так — он играл в чужую смерть, прерывая не принадлежащую ему жизнь. Но главное — ему было от этого хорошо.

…………………………….

Тогда, стоя на коленях у берега болотной заводи, я обнаружил в себе постороннего — неизмеримо более древнего чем я сам. И этот древний существует и мыслит совершенно иными категориями, которые мне удастся понять и принять еще не скоро.

Будучи подростком, я не понимал, что этот посторонний и я — одно целое. Строго говоря, он — не какое-то отдельное существо, а моя (или не моя?) древняя память, хранящая в себе знания и навыки из очень далекого прошлого, длившегося не один десяток жизней. Словно письмо посланное себе же в будущее, которое невозможно открыть до назначенного срока, он пребывал где-то в глубине моего «я», маскируясь под животные инстинкты и проявляя себя изредка необдуманными, странными поступками.

С этого дня я начал его будить, пытаться расшевелить, выудить из него как можно больше приемлемой для моего сознания информации. Начались сны, воспоминания, ритуалы, осмысленные и целенаправленные жертвоприношения, изготовление инструментов и орудий по воспомнаниям Зверя. Круг общения сменился, начались групповые практики. Боги, имена которых в истории человечества никогда не были связаны с добром и светом, отзывались на мои призывы, подкрепленные мучениями и кровью.

…………………………….

Прошло много лет. Я могу многое, а любое знание может стать моим, стоит лишь захотеть. И теперь я почти не помню того мальчика, который однажды, омывая руки от крови, наткнулся мыслью на мое убежище в своей душе.

_______
Специально для идиотов, которые решили, что это я о себе — а нашлись и такие *фейспалм*: Это ХУДОЖЕСТВЕННОЕ произведение, авторский вымысел, фантастика!

Короткий путь по сводчатой темной пещере окончен, ты вышел из стены огромного каменного грота, пол которого расположен вровень с поверхностью. Из грота открывается унылый вид на пепельно-серую пустошь. Кажется, что она поросла такой же серой и безжизненной травой, но детали ускользают, сфокусировать взгляд на том, что находится под ногами практически невозможно – от бесплодных попыток вглядеться начинается головокружение.
Пустошь тянется во все стороны до самого горизонта, а прямо, на границе поля зрения — то ли взбирающийся на небо фронт темных, почти черных туч, то ли горный массив. Ты покидаешь грот и, не спеша, бредешь в сторону темнеющего на горизонте нечто.
Чем сильнее ты удаляешься от пещеры, тем холоднее тебе становится, и тем очевиднее, что перед тобой не горы — это огромный грозовой фронт, нависший над степью. Ты идешь вперед, а тучи ворчат громом, молнии подсвечивают сполохами тяжелую, будто испаренный свинец, громаду. Кажется, что если эти тучи упадут на землю, то настанет конец мира. Вспыхивает паническая мысль – сейчас начнется ураган! Ты останавливаешься и присматриваешься – нет, тучи не движутся, они словно замерли на месте, лишь бурлят, перемешиваясь внутри себя.
Ощущение холода не вызывает того ужасного, до боли скручивающего все тело озноба, который ты чувствовал на входе в пещеру – здешний холод проникает в самую глубь твоего существа, но все, что он способен вызвать а это щемящее чувство тоски, ощущение глубокой неизбежности чего-то тяжелого в грядущем.
Ты входишь под низкие своды страшных туч, и перед тобой открывается полноводная река. Ее русло лежит в неглубокой низине – к воде ведет пологий долгий склон – а течение настолько медленно, что могло бы показаться, что буроватая, словно насыщенная глиной, вода стоит на месте. Ни единой волны, ни дуновения ветерка. Только приглушенный рокот грома и сполохи молний, периодически превращающие полумрак в картину, нарисованную мелом.
Гром, тучи, холод, мучительная медлительность реки — все это давит на тебя, тебе хочется лечь и, закрыв голову руками, спрятаться от этого черно-бело-бурого мира, в котором ты совсем один. Ты делаешь попытку развернуться и броситься прочь, чтобы преодолеть степь в обратном направлении и скрыться под кажущимися теперь такими уютными сводами пещеры…
Но что-то внутри не дает тебе сделать ни шагу обратно. Нет… Тебе нужно вперед, через реку, вглубь этой сухой грозы, на дальний, невидимый пока берег. Ты снова оборачиваешься к реке и видишь, что к берегу причаливает весельная двухместная лодка. На веслах сидит человек в одеждах того же бурого цвета, что и вода в реке.
Что-то странное начинает происходить со временем. Такое бывает в кино, когда режиссер экономит пленку. Вот этот человек в лодке, делает несильный взмах веслами… Вспышка молнии – и он уже идет не спеша по пологому берегу, направляясь к тебе… Еще вспышка – он уже метрах в десяти, ты успеваешь рассмотреть длинный коричневый балахон с широкими рукавами и глубокий капюшон, полностью скрывающий лицо…
Миг, и он стоит напротив тебя. Он существенно, почти на две головы выше, тощ, сутул… Его длинная, почти до колена рука медленно поднимается и протягивается к тебе, ткань длинного рукава соскальзывает с кисти. Это рука глубокого старца – морщинистая сухая кожа, почти такого же цвета как балахон и вода в реке, длинные иссушенные пальцы с узловатыми суставами, обломанные мутные ногти… Рука протягивается к тебе и поворачивается ладонью вверх. Гость чего-то ждет. Ты спрашиваешь, кто он и что ему нужно?
Фигура в балахоне склоняет голову к плечу. Если бы было видно лицо, ты был бы уверен, что оно улыбнулось твоему замешательству.
Ты засовываешь руку в карман, думая по старой памяти дать мелочи неприятному бродяге, и… Достаешь оттуда монеты. Две. Золотые.
Ужас понимания охватывает тебя. Ты медленно поднимаешь взгляд на гостя.
И тогда Харон откидывает капюшон на спину.

Пробуждение

Ночь была непривычно тихая, даже крысы, которых тут было множество, куда-то скрылись. Он лежал и прислушивался к происходящему снаружи, но не мог уловить ни одного звука.
«Тревожно» — подумал он. — «Что-то будет… не такое, как всегда – что-то необычное…» Но тут же поймал себя на том, что он не знает, как оно это самое «всегда». А еще он не помнит, что значит «необычное». Слова сами всплывали из остатков больной памяти, формируя перед внутренним взором странный узор, смысла которого он уже почти не понимал. А еще он не помнил, почему «уже», а не «еще», хотя твердо знал, что именно «уже» и никак иначе.
Послышались тихие шаги — кто-то приближался.
«Мужчина — шаг твердый и размеренный, но осторожный, а не испуганный» — подумал он, — «высокий — интервал между шагами длинный, в длинной одежде или плаще — слышно, как задевает траву на дорожке у дома».
Тут снова пришло осознание, что практически ничего из сказанного им же не понимает. «Мужчина — это мужчина, то есть как я… а интервал… не помню… мысли путаются… да что же со мной?»
Пришелец шумно возился около дома, чем-то стучал, что-то пыхтел. Эх… жаль, что он не может выйти — ноги не слушаются, а во всем теле слабость и холод. Как этот холод надоел за последние дни — так хочется согреться, выпить горячего чая или молока, но где же их взять…
А что было до этого? В памяти мелькали какие-то лица, яркие краски, а в районе затылка застыло странное чувство сосущей пустоты — оттуда волнами разливался по телу этот мертвящий холод. Он сковывал конечности, сжимал ледяными тисками сердце и, казалось, подбирался к самой душе. Пришелец начал говорить громче, тело отзывалось на слова забытой уже болью, источник холода в затылке начал пульсировать и дергать, словно туда привязали веревку и тянут грубыми рывками, пытаясь выдрать из тела, вывернуть наизнанку.
«Уйди или хотя бы замолчи, мне плохо…» — пытался сказать он, но губы не слушались, его трясло и корчило от невыносимой боли, — «Как можно причинять такую боль, просто говоря что-то?! Уйди!»
Тут невидимый трос, привязанный к затылку, дернуло со страшной силой, яркая вспышка затмила сознание, из груди вырвался мучительный стон, и все поглотила тьма.
Он осознал себя стоящим нагим на морозном осеннем воздухе, а перед ним, раскинув в стороны руки, стоял высокий мужчина в черном балахоне с капюшоном, закрывающим лицо. От всей фигуры мужчины исходило спокойствие и ощущение жестокой силы. Ярость от незаслуженно пережитой боли горячими волнами затапливала сознание. Он потянулся к мужчине с единственной мыслью — разорвать, убить, отомстить… В душе закипали злые слова, которые он сейчас скажет в бледнеющее лицо этому извергу, этому наглецу, этому…
Бесплотные губы на видимом только черному человеку лице разошлись и слова обрели свободу…
Стоящий на краю разрытой могилы дух скорчился и еле слышно прошептал: «Я повинуюсь, Мастер…»

Посвящение Идущим За Гранью.

«Псы Тиндала — дети предвечного Хаоса. 
Они всегда рядом, они жаждут наших душ.
Их путь лежит через углы.»
«Псы Тиндала»

«Вечность — очень долгий, но не
бесконечный отрезок времени».
«Диалоги о Посмертии»

Мощные лапы с острыми черными когтями мерно ступали на сухую и холодную дорогу. Мельчайшая пыль взлетала облачками, переливаясь в свете Белой Луны — единственного светила в этом сером мире, где тяжелые влажные туманы, стелящиеся на уровне груди и обтекающие рощи скрюченных деревьев с идеально гладкой корой, удивительно перемежались с тончайшими песками, скорее даже пылью цвета слоновьей кожи.
Зверь шел и думал о времени, которого здесь нет. Застывший, невозможный, но такой естественный и до тошноты надоевший мир, в котором ничто не меняется и ничего не происходит. Мир, населенный древними, как сама Вселенная, существами. Мир, в котором вся жизнь, если это только можно назвать жизнью, сводится к преследованию единственной цели — поиску углов.
Углы означают возможность найти пищу, возможность начать охоту, почувствовать свою мощь и запах съежившейся от страха души жертвы, возможность хоть на мгновение уйти отсюда — увидеть нестерпимо яркое светило, дающее мимолетную жизнь маленьким и суетливым существам, которые живут за Гранью. А еще они означают возможность умереть, разорвав вечный цикл существования в безвременьи и растворившись в Грани.
Поиск, радость, боль, яркий свет, охотничий азарт и пища… Так было всегда, сколько он себя помнил. Когда-то углов было много и Грань была тонка. Те звери, которым удавалось использовать углы и не погибнуть, собирали обильную жатву — яркий мир за Гранью содрогался от их присутствия, словно от противоестественной мерзости. Звери чувствовали судорогу молодого мира, но она их волновала древних существ — они приходили ради охоты и, если повезет — смерти.
Земли не было видно под бледными телами, из которых они вырывали души, тут же пожирая их. Не все существа умирали сразу — некоторые умудрялись протянуть три ночи, а потом кровь брызгала из носа, глаз, ушей, выступая даже через поры кожи. И остальные, увидев первые смерти, разбегались с воплями ужаса: «Кровавый мор! Красная чума!» Иногда попавшиеся им на пути бледные существа начинали покрываться гнойными язвами и тогда остальные кричали: «Черная чума!». Так или иначе, но они умирали.
Насытившись, звери уходили за Грань — для этого нужно было снова найти углы, а найти их в том мире было очень просто — мир практически состоял из них! Бледные существа жили в раю, сами того не подозревая. У них было величайшее счастье — смерть, которую они обретали от невидимых им клыков зверей… а еще они могли пользоваться углами и умирать, обретая свободу.
Но теперь Грань становилась все толще, а углов — все меньше. Звери не могли умереть от голода — они вообще не могли умереть иначе, кроме как проходя Грань.
Зверь шел по пыльной дороге, его зеленые глаза, как две гнилушки, тускло светились под тяжелыми надбровными дугами. Слегка вытянутая морда медленно поворачивалась из стороны в сторону в поисках вожделенных углов. Длинное тело, связанное из тугих мышц легко несло свою немалую массу, рассекая грудью плотный туман.
Впереди высилась полусфера скалы — гладкий, словно полированный камень, на котором не на чем зацепиться взгляду — зрелище неприятное до ощущения тяжести в глазах. Повинуясь неясному предчувствию, зверь направился к ней.
Вечно черное небо прочертила полоска метеора, за ней еще одна. Зверь остановился и поднял морду вверх, наблюдая за началом метеоритного дождя. Яркие полосы возникали все чаще, послышался переливающийся гул. Шерсть на загривке зверя встала дыбом. Щекотное чувство опасности, которое заставило бы другого броситься со всех ног в сторону, рвануло его с места туда, где будет призрачная возможность погибнуть и обрести иной мир или простое небытие.
Столб пламени и дыма с небес ударил в скалу, земля дрогнула от мощного взрыва, тугая, почти каменная волна воздуха проломила грудь, смяла кости, превращая тело в кровавую кашу и вышвырнула опаленные останки вслед за расступившимся в ужасе туманом.

Запах сырости в перемежку с сухим мелким песком проник в ноздри. Зверь чихнул и мгновенно оказался на всех четырех лапах. Над полем по-прежнему стелился туман. В теле не было ни следа боли, шерсть лоснилась, а глаза так же мертвенно светились, бросая зеленоватые блики на висящие в воздухе капли воды.
Впереди пахло гарью, а над туманом висело облако ненамокающей пыли. Дыма и огня не было. Зверь медленно пошел к месту падания метеора, постепенно разгоняя застоявшуюся в лапах кровь. Робкая надежда расшевелила в груди забытое чувство близости цели.
Половина скалы исчезла. Абсолютно гладкий склон уходил в груду горячих камней идеальной сферической формы. Ни одной трещины. Ни одного угла. Зверь постоял среди разбросанных каменных шариков и, медленно повернувшись, побрел прочь. Шкура его переливалась серыми блестками в мертвом свете вечно полной Белой Луны, а впереди ждала новая вечность без цели и надежды.

Притчи о чернокнижнике Мастере и нерадивом ученике по имени Пень.
Или реалии обучения у темных в изложении для детей.

Read More

Притчи о чернокнижнике Мастере и нерадивом ученике по имени Пень.
Или реалии обучения у темных в изложении для детей.

Read More