Пробуждение

Ночь была непривычно тихая, даже крысы, которых тут было множество, куда-то скрылись. Он лежал и прислушивался к происходящему снаружи, но не мог уловить ни одного звука.
«Тревожно» — подумал он. — «Что-то будет… не такое, как всегда – что-то необычное…» Но тут же поймал себя на том, что он не знает, как оно это самое «всегда». А еще он не помнит, что значит «необычное». Слова сами всплывали из остатков больной памяти, формируя перед внутренним взором странный узор, смысла которого он уже почти не понимал. А еще он не помнил, почему «уже», а не «еще», хотя твердо знал, что именно «уже» и никак иначе.
Послышались тихие шаги — кто-то приближался.
«Мужчина — шаг твердый и размеренный, но осторожный, а не испуганный» — подумал он, — «высокий — интервал между шагами длинный, в длинной одежде или плаще — слышно, как задевает траву на дорожке у дома».
Тут снова пришло осознание, что практически ничего из сказанного им же не понимает. «Мужчина — это мужчина, то есть как я… а интервал… не помню… мысли путаются… да что же со мной?»
Пришелец шумно возился около дома, чем-то стучал, что-то пыхтел. Эх… жаль, что он не может выйти — ноги не слушаются, а во всем теле слабость и холод. Как этот холод надоел за последние дни — так хочется согреться, выпить горячего чая или молока, но где же их взять…
А что было до этого? В памяти мелькали какие-то лица, яркие краски, а в районе затылка застыло странное чувство сосущей пустоты — оттуда волнами разливался по телу этот мертвящий холод. Он сковывал конечности, сжимал ледяными тисками сердце и, казалось, подбирался к самой душе. Пришелец начал говорить громче, тело отзывалось на слова забытой уже болью, источник холода в затылке начал пульсировать и дергать, словно туда привязали веревку и тянут грубыми рывками, пытаясь выдрать из тела, вывернуть наизнанку.
«Уйди или хотя бы замолчи, мне плохо…» — пытался сказать он, но губы не слушались, его трясло и корчило от невыносимой боли, — «Как можно причинять такую боль, просто говоря что-то?! Уйди!»
Тут невидимый трос, привязанный к затылку, дернуло со страшной силой, яркая вспышка затмила сознание, из груди вырвался мучительный стон, и все поглотила тьма.
Он осознал себя стоящим нагим на морозном осеннем воздухе, а перед ним, раскинув в стороны руки, стоял высокий мужчина в черном балахоне с капюшоном, закрывающим лицо. От всей фигуры мужчины исходило спокойствие и ощущение жестокой силы. Ярость от незаслуженно пережитой боли горячими волнами затапливала сознание. Он потянулся к мужчине с единственной мыслью — разорвать, убить, отомстить… В душе закипали злые слова, которые он сейчас скажет в бледнеющее лицо этому извергу, этому наглецу, этому…
Бесплотные губы на видимом только черному человеку лице разошлись и слова обрели свободу…
Стоящий на краю разрытой могилы дух скорчился и еле слышно прошептал: «Я повинуюсь, Мастер…»

Посвящение Идущим За Гранью.

«Псы Тиндала — дети предвечного Хаоса. 
Они всегда рядом, они жаждут наших душ.
Их путь лежит через углы.»
«Псы Тиндала»

«Вечность — очень долгий, но не
бесконечный отрезок времени».
«Диалоги о Посмертии»

Мощные лапы с острыми черными когтями мерно ступали на сухую и холодную дорогу. Мельчайшая пыль взлетала облачками, переливаясь в свете Белой Луны — единственного светила в этом сером мире, где тяжелые влажные туманы, стелящиеся на уровне груди и обтекающие рощи скрюченных деревьев с идеально гладкой корой, удивительно перемежались с тончайшими песками, скорее даже пылью цвета слоновьей кожи.
Зверь шел и думал о времени, которого здесь нет. Застывший, невозможный, но такой естественный и до тошноты надоевший мир, в котором ничто не меняется и ничего не происходит. Мир, населенный древними, как сама Вселенная, существами. Мир, в котором вся жизнь, если это только можно назвать жизнью, сводится к преследованию единственной цели — поиску углов.
Углы означают возможность найти пищу, возможность начать охоту, почувствовать свою мощь и запах съежившейся от страха души жертвы, возможность хоть на мгновение уйти отсюда — увидеть нестерпимо яркое светило, дающее мимолетную жизнь маленьким и суетливым существам, которые живут за Гранью. А еще они означают возможность умереть, разорвав вечный цикл существования в безвременьи и растворившись в Грани.
Поиск, радость, боль, яркий свет, охотничий азарт и пища… Так было всегда, сколько он себя помнил. Когда-то углов было много и Грань была тонка. Те звери, которым удавалось использовать углы и не погибнуть, собирали обильную жатву — яркий мир за Гранью содрогался от их присутствия, словно от противоестественной мерзости. Звери чувствовали судорогу молодого мира, но она их волновала древних существ — они приходили ради охоты и, если повезет — смерти.
Земли не было видно под бледными телами, из которых они вырывали души, тут же пожирая их. Не все существа умирали сразу — некоторые умудрялись протянуть три ночи, а потом кровь брызгала из носа, глаз, ушей, выступая даже через поры кожи. И остальные, увидев первые смерти, разбегались с воплями ужаса: «Кровавый мор! Красная чума!» Иногда попавшиеся им на пути бледные существа начинали покрываться гнойными язвами и тогда остальные кричали: «Черная чума!». Так или иначе, но они умирали.
Насытившись, звери уходили за Грань — для этого нужно было снова найти углы, а найти их в том мире было очень просто — мир практически состоял из них! Бледные существа жили в раю, сами того не подозревая. У них было величайшее счастье — смерть, которую они обретали от невидимых им клыков зверей… а еще они могли пользоваться углами и умирать, обретая свободу.
Но теперь Грань становилась все толще, а углов — все меньше. Звери не могли умереть от голода — они вообще не могли умереть иначе, кроме как проходя Грань.
Зверь шел по пыльной дороге, его зеленые глаза, как две гнилушки, тускло светились под тяжелыми надбровными дугами. Слегка вытянутая морда медленно поворачивалась из стороны в сторону в поисках вожделенных углов. Длинное тело, связанное из тугих мышц легко несло свою немалую массу, рассекая грудью плотный туман.
Впереди высилась полусфера скалы — гладкий, словно полированный камень, на котором не на чем зацепиться взгляду — зрелище неприятное до ощущения тяжести в глазах. Повинуясь неясному предчувствию, зверь направился к ней.
Вечно черное небо прочертила полоска метеора, за ней еще одна. Зверь остановился и поднял морду вверх, наблюдая за началом метеоритного дождя. Яркие полосы возникали все чаще, послышался переливающийся гул. Шерсть на загривке зверя встала дыбом. Щекотное чувство опасности, которое заставило бы другого броситься со всех ног в сторону, рвануло его с места туда, где будет призрачная возможность погибнуть и обрести иной мир или простое небытие.
Столб пламени и дыма с небес ударил в скалу, земля дрогнула от мощного взрыва, тугая, почти каменная волна воздуха проломила грудь, смяла кости, превращая тело в кровавую кашу и вышвырнула опаленные останки вслед за расступившимся в ужасе туманом.

Запах сырости в перемежку с сухим мелким песком проник в ноздри. Зверь чихнул и мгновенно оказался на всех четырех лапах. Над полем по-прежнему стелился туман. В теле не было ни следа боли, шерсть лоснилась, а глаза так же мертвенно светились, бросая зеленоватые блики на висящие в воздухе капли воды.
Впереди пахло гарью, а над туманом висело облако ненамокающей пыли. Дыма и огня не было. Зверь медленно пошел к месту падания метеора, постепенно разгоняя застоявшуюся в лапах кровь. Робкая надежда расшевелила в груди забытое чувство близости цели.
Половина скалы исчезла. Абсолютно гладкий склон уходил в груду горячих камней идеальной сферической формы. Ни одной трещины. Ни одного угла. Зверь постоял среди разбросанных каменных шариков и, медленно повернувшись, побрел прочь. Шкура его переливалась серыми блестками в мертвом свете вечно полной Белой Луны, а впереди ждала новая вечность без цели и надежды.